"Poemas de la Vega" — так называется сборник стихов ФГЛ, недавно вышедший в Испании. Теперь как-то даже странно, что такую книгу не выпустили раньше, что до сих пор не было антологии его стихов, посвященных Веге — гранадской долине, его родным местам.
Quisiera estar en tus labios para apagarme en la nieve de tus dientes. Quisiera estar en tu pecho para en sangre deshacerme. Quisiera en tu cabellera de oro soñar para siempre. Que tu corazón se hiciera tumba del mío doliente. Que tu carne sea mi carne que mi frente sea tu frente. Quisiera que toda mi alma entrara en tu cuerpo breve y ser yo tu pensamiento y ser yo tu blanco veste. Para hacer que te enamores de mí con pasión tan fuerte que te consumas buscándome sin que jamás ya me encuentres. Para que vayas gritando mi nombre hacia los ponientes, preguntando por mí al agua, bebiendo triste las hieles que antes dejó en el camino mi corazón al quererte. Y yo mientras iré dentro de tu cuerpo dulce y débil, siendo yo, mujer, tú misma, y estando en tí para siempre, mientras tú en vano me buscas desde Oriente a Occidente, hasta que al fin nos quemara la llama gris de la muerte.
читать дальше"Как сиро все и устало! Два конских ока огромных и два зрачка моих малых ни в даль земную не смотрят, ни в те края, где на челнах уплывший сон поднимает тринадцать вымпелов черных. Мои бессонные слуги, они все смотрят с тоскою на север скал и металлов, где призрак мой над рекою колоду карт ледяную тасует мертвой рукою...
Тугие волы речные в осоке и остролистах бодали мальчишек, плывших на лунах рогов волнистых. А молоточки пели сомнамбулическим звоном, что едет бессонный всадник верхом на коне бессонном.
...Учись же скрещивать руки, готовь лампаду и ладан и пей этот горный ветер, холодный от скал и кладов. Два месяца тебе сроку до погребальных обрядов..."
В Испании этой осенью выходит книга Мигеля Кабальеро под названием Francisco García Lorca y el viaje por España — "Франсиско Гарсиа Лорка и путешествие по Испании". Книга рассказывает о дипломатической карьере дона Франсиско, в том числе вот об этой его поездке в составе группы аспирантов-дипломатов — "первого и единственного выпуска дипломатов Второй республики" — в 1933 году по Испании и европейским странам: Польше, Швейцарии, Чехословакии и Германии. В книге публикуются (впервые) записи, которые дон Франсиско вел во время поездок, в частности, его впечатления о нацистской Германии. Кабальеро приводит и письма Франсиско родным — тот интересуется работой брата, спрашивает, как идут репетиции "Йермы" и закончил ли Федерико "Язык цветов"...
(Mi corazòn va contando las horas que está dormido.)
El río trae hojas secas, el río...
El río es claro y profundo, el río...
(Mi corazòn me pregunta si puede cambiar de sitio.)
Речка Кубильяс.
"В том раю, под тополями, у притока Хениля — смиренной реки Кубильяс — он работал до самого вечера. Там родились почти все его юношеские стихотворения — "точный образ дней отрочества и юности", — как сказал сам Федерико. ....... Под вечер мы с Кончей обычно гуляли — шли прямо по жнивью и дальше... Слепящее солнце, клонившееся к горизонту, желтизна снопов и темная зелень ботвы. Но еще несколько шагов — и все меняется. От реки веет прохладой и свежестью, а солнце, плутая в лабиринте тополиных ветвей, уже не обжигает, а греет. Купались мы не часто — вода в Кубильясе, прозрачная и чистая, была на удивление холодной. Так вот, там, у источника Ла Каррура, обычно и сидел Федерико. ...... Бесконечно долго я могла бы говорить о той жизни — о пустоши, поле, о речке, о тех людях. Теперь там — и везде — все иначе. Никого не осталось — чужие дома, заброшенные могилы". (Исабель Гарсиа Лорка)
В Монтевидео открылась выставка, посвященная "счастливым дням Лорки в Уругвае". Автор этих работ — художник Хосе Гомес Рифас (José Gómez Rifas). Даже не знаю, как их, работы, правильнее назвать — это такие вот объемные коллажи, в заметке EFE о выставке они названы диорамами.
Особенно тронуло меня, что одну из работ — венок из цветов — автор посвятил донье Висенте, оставившей своё учительство, чтобы воспитывать сына.
Артур Рубинштейн, знаменитый пианист, с которым мы дружны много лет, приехал в Мадрид. В Испании у него много поклонников, особенно среди прекрасного пола. <...> Он дал два концерта, которые взволновали всю столицу. Занимается пианист у нас дома, и каждый раз это целый концерт, который он дает нам... при закрытых дверях.
Рубинштейн сказал, что очень хочет познакомиться с Лоркой, которым восхищается. Желание это неотступно его преследует.
Чтобы доставить ему удовольствие, мы устраиваем у нас вечер, где — поскольку трудно встретиться с Рубинштейном наедине — мало-помалу собирается большая компания. Не того мы хотели, но — что поделаешь! — весь свет желает увидеть музыканта.
С этой целью его привозят к нам домой гости, присутствовавшие на обеде, который был дан в его честь послом Великобритании, а поскольку мы не ожидали подобного нашествия, то заготовленные для скромного буфета припасы преждевременно истощаются. Первыми поглощены деликатесные испанские лакомства — бисквиты и "небесное сало", затем сандвичи, наконец, испаряются виски и шампанское. Но сам Федерико так и не появился. Мы тщетно ждали его, когда било четыре утра. Рубинштейн в нетерпении то и дело поглядывал на ручные часы и всякий раз, когда слышались чьи-то шаги, восклицал: "Le voilá" ("Вот он"), — и тут же снова разочаровывался.
Я звонил Федерико по телефону — раз, другой, третий; посылал ему записки — умоляющие, гневные, категорические, полные возмущения. Разыскивать его отправились несколько друзей-добровольцев. Напрасный труд! Они застали Федерико в пижаме, сидящим на постели, угрюмым и необщительным. И прием, организованный с целью представить "великому Рубинштейну" возможность познакомиться с "не менее великим Лоркой", закончился в пять утра, но Федерико так и не удостоил нас своим появлением.
Мы будим его поутру, чтобы выругать, он подходит к телефону, шаркая туфлями, но успевает расслышать лишь краткий и решительный возглас разгневанной хозяйки дома:
— Дикарь!
И — клак! — трубка резко опущена".
Это было весной 1931-го. И очень жаль, что у Лорки в тот день было мрачное настроение — один из тех периодов, когда он закрывался дома и не хотел ни с кем общаться. Он много потерял, не явившись на посиделки с Рубинштейном. В доказательство чего вот эта запись:
...Как утверждает Марсель Оклер, французская приятельница Лорки, они с Рубинштейном (с доном Артуро) в конце концов всё-таки встретились. И чрезвычайно друг другу понравились.)
Борис Владимирович Дубин, 31 декабря 1946 — 20 августа 2014. Да, сказкой родников ты стало, детство. ....... Далекий отсвет, мысль наперекор, предчувствия несбыточной надежды. Песочные часы, в которых тонет лишь то, что не оставит ни следа. ........ Там, львеныш мой, там, райское исчадье, пастись ты будешь на моих щеках, там, синий коник моего безумья, биенье циферблатов и галактик, там отыщу я скорпионий камень и матери твоей девичье платье, полночный плач и чистую тряпицу, с висков у мертвых снятую луной.
* * * Значит, надо бежать — и скорей! — по волнам и веткам, по безлюдным готическим улочкам, выводящим к реке, вдоль кожевенных лавок, трубящих в рог недобитой коровы, по ступеням — не бойся же, ну! — по ступеням. В море есть восковой человек, он качается на волнах и так слаб, что маяк, заигравшись, прогрыз ему сердце... ....... Призрачен ветер. А наяву одно — колыбелька на чердаке, хранящая всё, что было.
Об этой сирени Наталья Родионовна пару лет назад рассказывала. О том, что вывели у нас сорт под таким названием. Ее собирались у театра "Сопричастность" посадить. (Название дурацкое, а театр милый. Н.Р. и А.М. с ним сотрудничали.) Надо будет съездить по весне, глянуть.
"Тебе — христианскому смерчу — необходимо мое язычество. В последний приезд в Мадрид ты полез туда, куда не должен был соваться ни в коем случае. Я еще займусь тобой и вылечу тебя морем. Придет зима, мы затеплим огонек. Бедные звери продрогнут. А ты вспомнишь, что ты творец не чепухи, а чудес, и заживем мы все втроем вместе с фотоаппаратом". (Перевод Н. Малиновской)
В оригинале "чепухи" нету, там просто inventor de cosas maravillosas — "изобретатель чудесного, чудесных вещей".
Гранада любит малое. ... Подлинно гранадские элементы — балкончик и ниша простых и красивых пропорций. Равно как и крохотный сад или маленькое изваяние. Ядром так называемой гранадской школы всегда были те художники, что достигали блеска в небольших вещах. Я не говорю, что этим они и ограничивались, но такова их наиболее самобытная черта. (Из лекции "Гранада. (Рай, недоступный многим"). Перевод А. Гелескула)
Нынешняя жара, очевидно, поспособствовала этому сну присниться.
читать дальшеСнилась ночь и ночная дорога. Темнота хоть глаз выколи, единственное, что видно — вот эта дорога, по которой я иду, смутно белеющая передо мной. А больше не видно решительно ничего. Но как-то ощущается, что слева от меня — большие открытые пространства, поля. А справа еле слышно доносится звук бегущей воды — ручей? маленькая речка?
Дорога не асфальтированная, а просто просёлочная такая пыльная дорога. И эта пыль — она мягкая и горячая. На мне какая-то открытая обувь, и я ее чувствую, эту горячую пыль. И думаю: каким же жарким был день, если даже сейчас, глубокой ночью, земля всё никак не может остыть. (Это, кажется, я второй раз за всю жизнь во сне испытывала тактильные ощущения.)
А ночь действительно глубокая, самый глухой ее час. Тьма, жар от земли, звук воды, который не нарушает тишину, а только ее подчеркивает... Но вот откуда-то доносится собачий лай, перекличка. Там, впереди, белеют очертания невысоких, в один-два этажа, домов; и вот уже дорога идет между ними. В домах совершенно тихо и совершенно темно. И вдруг — вдруг я вижу в одном из домов освещенное окно.
Запомнилось, что там, во сне, даже доли секунды не потребовалось, чтобы понять, что это за окно. Как только его увидела — в тот же миг, сразу же поняла, где я — и когда.
Я не подошла к этому дому, к этому окну. Замерев, так и стояла на месте — и неотрывно смотрела на этот неяркий свет. Смотрела, смотрела... и проснулась.
И, проснувшись, отчаянно пыталась еще хоть немножко удержать то ощущение... правильности мира, которое меня охватило, когда я стояла там и смотрела на то окно. Правильности, осмысленности мира. Наличия в нем смысла. И глубокого — поэтому — покоя. Удержать не получилось, конечно.
Хотела написать: донья Лаура в гостях у Анатолия Михайловича и Натальи Родионовны — и как-то... споткнулась об это "в гостях". "В гостях" — это ведь когда человек к чужим приходит. А здесь не тот случай.)
...Ну, что бы такое сегодня?.. Ну пусть хоть вот:
читать дальшеСны рассекают время лунным серпом челна. Кто распознает семя, скрытое в сердце сна?
О, как заря поёт! Как застилает сумерки синий лёд!
Сны рассекает время гребнем подводных гряд. В траурной пене гребня обе зари горят.
О, как закат поёт! Как холодны анемоны у синих вод!
Стоя на пьедестале, время целует сон. Вторит седой печали новорождённый стон.
О, как заря поёт! Как холодны анемоны у синих вод!
Если знамёна развеет сон на валу крепостном, время слукавить сумеет, что рождено оно сном.
О, как закат поёт! Как застилает сумерки синий лёд!
Четвертая прачка (мечтательно). Хорошо пахнут овцы...
Третья прачка. Ты уж скажешь.
Четвертая прачка. А что? Как женщины. И рыжая тина зимой на реке хорошо пахнет.
Третья прачка. Это у тебя причуды.
Пятая прачка (глядит вдаль). Все стада вместе идут.
Четвертая прачка. Прямо шерстяное море. Того и гляди затопит. Был бы у пшеницы разум, она бы испугалась.
(Перевод Н. Трауберг.)
El pastor.
Pastor que va, pastor que viene...
Пастух идет, пастух проходит.
Ni ovejas blancas ni perro, ni cayado ni amor tiene.
(У этого-то пастуха, кстати, cayado-посох как раз имеется.)
"Уже в сумерки, вместе со стадами и пастухами Федерико возвращался домой. Среди темных теней отчетливо выделялся его белый силуэт (Федерико, как и отец, любил носить белое). Он всегда возвращался с пастухами, не в одиночку". (Из воспоминаний Исабель Гарсиа Лорки, перевод Н. Малиновской.)
Сколько пастухов у него в стихах — и не сосчитаешь. А вот взяться бы да сосчитать.)
...Зачем один ты спишь, пастух? Зачем один ты спишь, пастух? Под пеленой моих волос теплей и слаще бы спалось. Зачем один ты спишь, пастух?
Йерма (вслушиваясь).
Зачем один ты спишь, пастух? Под пеленой моих волос теплей и слаще бы спалось. Тебе постелью мерзлый мох, пастух, а изголовьем валуны, пастух, и как седой бурьян зимы твои неласковые сны. Тебе постель застелет терн, пастух, укроет иней в холода, пастух, а если слышно женский смех — то плачет в наледи вода...
Luis Rosales, "Memoria de tránsito"Luis Rosales MEMORIA DE TRÁNSITO Abril, porque siento, creo, pon calma en los ojos míos: los montes, mares y ríos, ¿qué son sino devaneo? Mirando la nieve veo memorias de tu blancura, y cuando vi en la hermosura tu inmediata eternidad, ¿fuiste si no claridad, temblor, paciencia y dulzura? Tu leve paso indolente deja en mis ojos su aroma, los ojos en donde toma espacio tu ser presente; bienaventuradamente nacieron para el olvido, tu piel de asombro encendido, tus ojos con lluvia y viento, y esta ternura que siento herida de amor huido. Señor, tiempo caminante soy, donde sueñas la historia; ¿todo amor es la memoria de un bien perdido? ¿El amante dónde salvará el instante que fue visión? ¿Sólo voy del solo sueño que soy al soñar que hizo la nada? Presencia de ti mirada; fiel al tránsito, aquí estoy.
Это из его, Росалеса, первого сборника под названием "Апрель", который вышел, если я не ошибаюсь, в 35-м.
читать дальшеСразу бросается в глаза рифма blancura-hermosura: Mirando la nieve veo memorias de tu blancura, y cuando vi en la hermosura...
Невозможно не вспомнить:
Pasa la mano sobre su blancura y verás qué nevada melodía esparce en copos sobre tu hermosura.
Но это только рифма — а ниже вот чего имеется:
...y esta ternura que siento herida de amor huido.
Ни больше ни меньше.)
Amor, amor que estoy herido. Herido de amor huido, herido, muerto de amor.
"А тот, кого учителем считаю..."
Любовь, любовь, как болят мои раны, сквозь какие туманы я иду за тобой...