Донья Исабель с правнучатой племянницей Марией.

Не знаю точно, какой это год. Но явно уже незадолго до смерти. Приблизительно двухтысячный, наверное.

@темы: фото, семья

---

Вот умер А.М., а "Гербарии"-то непереведенными оставил.

Гербарии

Herbarios

Libro
I

El viajante de los jardines
lleva un herbario.
Con su tomo de olor, gira.

Por las noches vienen a sus ramas
las almas de los viejos pájaros.

Cantan en ese bosque comprimido
que requiere las fuentes del llanto.

Como las naricillas de los niños
aplastadas en el cristal opaco,
así las flores de este libro
sobre el cristal invisible de los años.

El viajante de jardines
abre el libro llorando
y los colores errabundos
se desmayan sobre el herbario.


II

El viajante del tiempo
trae el herbario de los sueños.

Yo. ¿Dónde está el herbario?

El viajante. Lo tienes en tus manos.

Yo. Tengo libres los diez dedos.

El viajante. Los sueños bailan en tus cabellos.

Yo. ¿Y cuántos siglos han pasado?

El viajante. Una sola hora tiene mi herbario.

Yo. ¿Voy al alba o a la tarde?

El viajante. El pasado está inhabitable.

Yo. ¡Oh jardín de la amarga fruta!

El viajante. Peor es el herbario de la luna.


III

En mucho secreto, un amigo
me enseña el herbario de los ruidos.

(¡Chist... silencio!
¡La noche cuelga del cielo!)

A la luz de un puerto perdido
vienen los ecos de todos los siglos.

(¡Chist... silencio!
¡La noche oscila en el viento!)

¡Chist... silencio!
Viejas iras se enroscan en mis dedos.

Первый из гербариев принес путешественник по садам. По ночам на ветки этого гербария слетаются души старых птиц. Они поют в этом сплющенном лесу, который просит источников плача, слёзных родников. Как детские носики, расплющенные о мутное стекло, цветы этой книги (гербарий в книге) — на невидимом стекле лет.
II — путешественник по времени принес гербарий снов.
— Где этот гербарий?
— Он у тебя в руках.
— Пусты мои пальцы.
— Сны танцуют в твоих волосах.
— Сколько веков прошло?
— Только час моему гербарию...
III — По большому секрету один друг показал мне гербарий шумов. Тсс.. Тише! Ночь свисает с неба и качается на ветру. На свет из затерянной двери собирается эхо всех веков...

Подстрочник, выбранные места.

@темы: стихи

---

Рукопись 1917 года.

О, если бы и потом таким же почерком писал бы! О если бы!..

@темы: стихи, рукописи

---

ОБРУЧЕНИЕ

Оставьте кольцо
в затоне.

(Дремучая ночь на плечи
уже мне кладет ладони.)

Сто лет я живу на свете.
Оставьте. Напрасны речи!

Не спрашивайте без проку.
Закиньте кольцо
в затоку.
(Перевод А. Гелескула)


DESPOSORIO

Tirad ese anillo
al agua.

(La sombra apoya sus dedos
sobre mi espalda.)

Tirad ese anillo. Tengo
más de cien años. ¡Silencio!

¡No preguntadme nada!

Tirad ese anillo
al agua.

@темы: стихи

---

Фалья.

Мы привыкли... нет, ну что я буду за всех? Я привыкла, что Фалья — старик. Старик, пожилой человек. А он вот таким же тоже был) —



Если я не ошибаюсь, это его в Париже рисовали.

@темы: музыка, Фалья

---

Всё ожило припевами припевов,
всё так едино, памятно и дико.
И на границе тростника и ночи
так странно, что зовусь я Федерико.



Тростник отсюда, из родных мест.

@темы: фото, La Vega

---

В глубокой ночи, когда силы зла властвуют безраздельно когда сердце особенно беззащитно смотреть "Юг". Непонятно зачем, неизвестно накой.

---

Большая Медведица.

OSA MAYOR

Juguete

Éramos siete.
¿Dònde estamos?

Da tristeza
ver el carro
sin auriga
ni caballos.

Sobre el cielo
da una pena
suave verte soñando
con un camino de oro
y boreales caballos.

Sobre el negro cristalino
¡qué harás cuando tengas, carro,
con la lluvia de los tiempos
tus luceros oxidados!
¿No piensas nunca meterte
bajo techado?
Yo te unciría una noche
a dos grandes bueyes blancos.

Подстрочник:

Большая Медведица

Нас было семь.
Где мы?

Грустно
видеть повозку
без возницы
и коней.

На небе
печально видеть, как ты мечтаешь
о золотой дороге
и северных конях.

На стеклянной черноте
что ты будешь делать, повозка,
когда от дождя времен
заржавеют твои звезды?
Ты никогда не думала
спрятаться под крышу?

Я в тебя запряг бы однажды ночью
двух больших белых волов.

Большая Повозка (el Carro Mayor) — так по-другому в Испании называют Большую Медведицу. И не только в Испании.

В Древнем Двуречье это созвездие носило название "Грузовая Повозка" (аккад. sambu, eriqqu). Представление о Большой Медведице как о колеснице было распространено в Древнем Двуречье, у хеттов, в Древней Греции, во Фригии, у балтийских народов, в Древнем Китае (Большая Медведица - "колесница, указывающая на юг"), у южноамериканских индейцев бороро. Названия созвездия Большой Медведицы, подобные этому, встречаются у многих народов, имеются и другие варианты названия: древневерхненемецкое wagan - "колесница"; древнеримское Septemtriones - "Семизвездие"; среднеголландское woenswaghen, woonswaghen - "повозка Вотана"; согдийское 'nxr-wzn - "круг Зодиака"; митаннийское арийское uasanna - "круг на ипподроме"; древнеиндийское vahana - "животное, на котором ездят боги" - и ratha - "колесница"; тохарское A kukal, B kokale - "колесница"; немецкое Grosser Wagen - "Большой Воз".

И в некоторых областях России Большую Медведицу тоже так называют.
Ру́сская наро́дная астрони́мия - созданные русским народом названия звезд, созвездий и других объектов звездного неба. ... Наиболее употребительны: для Большой Медведицы — Воз на юго-западе России... Многие русские астронимы находят параллели в астронимии других народов Европы: к общеевропейским принадлежат образы повозки, воза для Большой Медведицы...

@темы: стихи

---

Когда-то перевела статью под названием "Гарсиа Лорка и квантовая эстетика" (тут и тут).

А недавно вот попались на глаза обложки двух номеров "Западного обозрения" (Revista de Occidente), и в содержании обоих журналов значатся работы о современной физике. Автор и той и другой статьи — Lothar von Strauss und Torney.
В апрельском выпуске 1928 года — статья "Образ мира согласно современной физике" (La imagen del mundo segun la Física moderna).



А ровно через год, в апреле 1929-го, опубликована работа La Ley Causal y la Física moderna — "Закон причинности и современная физика".



Со стопроцентной уверенностью можно сказать, что Лорка видел эти статьи: не думаю, что он пропустил хоть один выпуск Revista de Occidente. И это, конечно, был один из источников информации о современной ему физической науке.

---

Luna lunera

Дети из Валенсии нарисовали картинку.

Doña Luna no ha salido.
Está jugando a la rueda
y ella misma se hace burla.
Luna lunera.

Донья Луна не вышла.
Она играет в колесо
и сама над собой смеется. (Или — "сама себя смешит"?)

А дальше — непереводимая лунная игра слов: Luna lunera.

Н. Ванханен перевела так:

Донья Луна к нам не пришла:
обруч гоняет она.
Вечно смешлива и весела
лунная донья Луна.

@темы: картинки, стихи

---

Мексиканская художница Лаура Кастанедо, иллюстрации к Лорке.

Лаура не только художница, она еще и актриса. Есть запись, где она читает "Оду Уолту Уитмену". Я не слишком люблю актерское исполнение стихов, да и вообще чтение их вслух, но как это делает она, мне даже и понравилось (по крайней мере, больше, чем как она рисует.))



И всё-таки "Оду Уитмену" лучше мужчине читать.

На Бронксе и на Ист-Ривер
парни пели, скинув одежды.
Ходуном ходили колеса, рычаги, ремни, молотки.
Девяносто тысяч шахтеров серебро в горах добывали
И рисовали дети лесенки и просторы.

Но никто не хотел забыться,
не хотел никто стать рекою,
никто не любил тихих листьев
и синих губ побережья.

В Куинсборо и на Ист-Ривер
боролись с машинами парни,
евреи сбывали речному фавну
цветы обрезанья,
и гнало небо к мостам и крышам
подхлестнутых ветром бизонов.

Никто не хотел покоя,
не хотел уплыть с облаками,
никто не искал ни папоротника,
ни желтого тамбурина.

И взойди здесь луна —
скрутят небо шкивы,
стянет память колючая проволока
и гроба заглотают праздных.

О топкий Нью-Йорк,
телеграфный и гиблый Нью-Йорк,
где тот ангел, которого прячешь?
Кто расскажет нам правду колосьев
и тяжелые сны твоих чахлых и грязных цветов?

И всегда о тебе вспоминал я, Уолт Уитмен,
о седых мотыльках бороды,
о твоей аполлоновой стати,
о плечах в линялом вельвете
и о голосе — смерче пепла;
как туман, красивый старик,
здесь ты плакал подстреленной птицей.
Враг сатиров,
тирсов и лавров,
пел ты тело в рабочей рубахе.
Я всегда вспоминал о тебе,
мужественный красавец,
в дебрях угля, реклам и рельсов
ты хотел быть рекой и уснуть, как река,
горе друга укрыв на груди.

И не мог я забыть тебя, старый Адам,
как утес, одинокий Уитмен,
потому что везде, где могли, содомиты —
в окнах, в барах,
по сточным канавам,
млея в лапах шоферов,
в карусели абсентовых стоек -
тыкали пальцем в тебя, Уолт Уитмен.

"Он тоже! Тоже!" — эти сороки,
белые с севера, черные с юга,
на весь мир о тебе кричали.
По-змеиному жаля
целомудренный снег бороды,
по-кошачьи визжала
эта мразь, это мясо для плетки,
для хозяйских забав и подметок.

"Он тоже!" — кричали и тыкали
в берега твоего забытья.
А мечтал ты о друге,
пропахшем мазутом и солнцем,
тем же солнцем, что пело мальчишкам
под городскими мостами.

Нет, не ждал ты колючих глаз,
непроглядной трясины, где топят детей,
ты не ждал ледяных плевков,
язв, округлых, как жабий живот,
напоказ, на панели, в такси,
под бичами луны в подворотне кошмара.

Ты тело искал, подобное сну,
и коню, и реке, знак родства колеса и кувшинки,
плоть отца, породившего смерть,
первоцвет на экваторе жизни.

Так и должно, чтоб мы не искали услад
в дебрях крови, немедленно, завтра.
В небе есть берега, где хоронится жизнь,
и завтра не всем суждено повториться.

Муки смертные, муки и сны.
Друг мой, мир — это смертные муки.
Бьют куранты, гниют мертвецы;
плача, водит война за собой
стаи крыс; богачи содержанкам
дарят смертников, точно игрушки.
Жизнь, мой друг, не добра и не свята.

Страсти должно и можно осилить
в ясном теле, в коралловых венах.
И любовь станет кручей, а время -
сонным ветром в шелесте веток.

Старый Уитмен, не брошу я камня
ни в подростка, который пишет
имя девочки на подушке,
ни в того юнца, что украдкой
примеряет платье невесты,
ни в того, кто черствую старость
запивает продажной любовью,
ни в тайного мужелюба,
закусившего молча губы.

Я кляну, городские сороки,
вас, откормленных падалью гарпий,
птиц болотных! Врагов бессонных
Любви, приносящей свет!

Вас кляну я — всех тех, кто поит
грязной смертью в горькой отраве.
Я кляну вас,
"красотки" в Америке,
"птички" в Гаване,
"неженки" в Мехико,
"лютики" в Кадисе,
"мошки" в Севилье,
"плошки" в Мадриде,
"цветки" в Аликанте
и в Португалии — "аделаиды".

Холуи, убийцы голубок,
воспаленными веерами
раскрываетесь вы на панели
или ждете в гущах цикуты.

Нет к вам жалости, нет! Сочится
смерть из ваших глазниц и множит
на земле соцветия грязи.

Нет к вам жалости. Прочь отсюда!
Всех бы разом
и без разбора
запереть вас в одном притоне!

Спи, красавец Уитмен, на берегу Гудзона,
руки разъяв, бородой заметая полюс.
Отзвук голоса, мягкий, словно снег или глина,
скликает друзей сторожить бестелесную лань.
Спи, все минуло, спи.
Пляска стен сотрясает покосы.
И Америка тонет в дыму и слезах.
Я хочу, чтобы ветер, возникший из сердца ночи,
разорвал, разметал венки на твоей могиле
и с нее негритенок возвестил раззолоченным белым,
что царство колосьев — пришло.
(Перевод Е. Кассировой)

@темы: картинки, Poeta en Nueva York, стихи

---

Статья о выставке Аладрена.

Выставка-чествование, после смерти. Ну и статья, соответственно, в память. Так что это, значит, 44-й год.

Среди других работ (бронзовые бюсты в основном, в том числе Хосе Антонио) — статуя под названием "Desnudo" ("Обнаженный"). Интересно было бы посмотреть.

@темы: Аладрен

---

El rinconcillo

В "Антологии испанского рассказа 1930-1939" прочитала рассказ Унамуно "Redondo, el contertulio". Redondo — это фамилия, а contertulio одним русским словом и не переведешь. Это участник tertulia — дружеского собрания, кружка друзей. Для главного героя рассказа эти собрания друзей в кафе были самым важным в жизни. Но потом ему пришлось уехать, далеко, в Америку, и провести там двадцать лет. И все эти годы единственное, чего он хотел, — вернуться домой. А настоящим домом, настоящей родиной для него были вот те несколько столиков в кафе, слева от входа, в глубине зала, в уголку, где они по вечерам собирались с друзьями. И вот наконец он смог вернуться, смог прийти в их кафе. Он понимал, что никого из друзей там уже не встретит, но всё же надеялся. Но за их столиками сидели совсем другие, незнакомые ему люди, молодежь...
Кончается-то там всё хорошо: Редондо влился в этот новый кружок, который, оказывается, очень почитал своих предшественников, то есть как раз его друзей и его в том числе (считали, что он умер). Он там стал как бы живой легендой, отцом-основателем, неоспоримым авторитетом в любых беседах... А когда он умер, в завещании его прочитали, что он будет ждать своих друзей на небе, небесной родине, в кафе, в углу слева от входа.

"Ты хочешь, наверное, чтобы мы встретились с тобой на том свете и продолжили нашу беседу под кровом чудесного кафе с музыкой и шелестом крыльев, смеясь, попивая вечное божественное пиво. Не бойся, Багариа, будь уверен, мы там встретимся". (Из "Диалогов с диким карикатуристом", 10 июня 1936, перевод А. Грибанова.) Может, когда это говорил, вспоминал этот рассказ обожаемого им Унамуно? А уж их собственное чудесное кафе — гранадское кафе "Аламеда" времен их с друзьями молодости, мне кажется, вспоминал точно.

Вот оно на снимке. Только тут еще раньше — 1909 год, а их с друзьями посиделки происходили во второй половине десятых.



"Закоулок" в кафе "Аламеда"
В глубине зала за эстрадой, на которой располагался маленький оркестр, оставалось достаточно места еще для двух или трех столиков с удобными угловыми диванами. Вот в этом уютном закоулке и сходились по вечерам наши юные интеллектуалы. Они выбрали столик поближе к сцене, и вскоре все пятеро музыкантов стали их друзьями. Вначале, под влиянием окружающей обстановки, они назвали свой кружок "Клуб кутил", но название это не прижилось, и все сошлись на непритязательном "Закоулок" ("El rinconcillo"). Нельзя не вспомнить, что грубоватые завсегдатаи "Аламеды", вопреки устоявшемуся мнению о том, что между так называемыми простыми людьми и теми, кто занимается — без всякой саморекламы — умственным трудом, существует явная несовместимость, ни разу не взглянули на утонченных интеллектуалов-"закоулочников" с неприязнью или пренебрежением, а, напротив, относились к ним уважительно и даже с симпатией.
Наши встречи за столиком кафе не носили характера ритуальных собраний некоего замкнутого сообщества, нет, это были просто встречи друзей, во время которых происходил, разумеется, обмен жизненным опытом, мыслями, книгами... этот живой и плодотворный обмен, происходивший между нами так естественно, словно невзначай, оказывался зачастую значительно богаче и давал нам много больше, чем университетские занятия...
Когда Лорка присоединился к нашей группе, он был начинающим музыкантом, и нам казалось, на этом пути его ждало большое будущее. Кстати, среди нас он был единственным музыкантом — все "закоулочники", за исключением нескольких человек, отважившихся заняться живописью, пошли по не менее тернистому пути прозы. А музыка в то время была далека от нас. Только Франсиско Сориано Лапреса и Рамон Перес Рода увлекались и музыкой, а все остальные как бы откладывали интерес к этому искусству на потом. И лишь присутствие Лорки, дружеские отношения с оркестрантами из "Аламеды", разговоры о музыке, которые вели между собой Лорка, Перес Рода и Сориано Лапреса, пробудили в нас любопытство, а потом и пристрастие к музыке. Торжественным процессом посвящения в музыкальное искусство — позже мы на всю жизнь превратились в его преданных почитателей — стали импровизированные фортепьянные концерты, которые время от времени давал нам Лорка, поднимаясь на эстраду в поздний час, уже после полуночи, когда музыканты заканчивали программу и в кафе почти не оставалось посетителей. Вскоре довершил наше музыкальное "обращение" приезд в Гранаду де Фальи". (Хосе Мора Гуарнидо, из книги "Федерико Гарсиа Лорка и его мир", перевод Г. Дубровской.)

@темы: Гранада, фото, мемуарное

---

Четвертый студент. Оказывается, Ромео был тридцатилетним мужчиной, а Джульетта — парнишкой пятнадцати лет. Но публика их разоблачила.

Второй студент. Режиссер утаил бы это от публики. Его замысел был гениален, но кони и революция все сокрушили.

Четвертый студент. Их казнили, а это совершенно недопустимо.

Первый студент. А заодно убили и настоящую Джульетту, когда улышали ее стон. Выволокли из-под кресел и убили.

Четвертый студент. Из чистого любопытства — чтобы узнать, что там у них внутри.

Третий студент. И что же? Грозди ран и полная растерянность.

("Публика", перевод Н. Малиновской)

@темы: театр

---

"В окрестностях Нью-Йорка есть кладбище, расположенное среди зеленых и пологих холмов и исполинских деревьев, которое называется Врата Неба; с его озер в осенние дни взлетают огромные стаи перелетных птиц. Среди тысяч надгробных плит, посередине ряда могил с ирландскими фамилиями, есть одна, на которой проставлено испанское имя; она настолько неприметна и не отличается от любой другой, что на нее очень трудно обратить внимание.

Федерико Гарсиа Родригес
1959-1945"

Я всё искала фотографию этой плиты, хоть какую-нибудь, и никак она не находилась. Но я продолжала искать. И нашла — совсем маленькую, черно-белую, но нашла.






Когда ты говоришь наедине с собою —
взор пуст, а голова серебряно-бела —
отец, моя любовь к тебе полна тепла,
киваю и молчу, тебя не беспокою.

Огнем каких страстей, отвагою какою
пылает дряхлось роз, горячая зола
зачем в твоей руке, к чему, сгорев дотла,
шептать про дальний край и ветер над рекою!

Толкуешь сам с собой, и неизменным кругом
слова твои летят, и в нашем общем горе
я мельком вижу взмах подбитого крыла.

— Гранада... да... мой бог... две жизни... друг за другом...
и, голосом иным, меня заметив вскоре:
— Ты здесь? — бросаешь вдруг. — Садись же. Как дела?
(Перевод Н. Ванханен)

Сонет, написанный его младшим сыном, Франсиско.

Взмах подбитого крыла...
Когда я про него думаю, про дона Федерико (как бы краем мысли думаю, только касаясь: по-другому сил нет), когда думаю — вспоминаю вот эту музыку. В ней тоже есть что-то крылатое. И еще много чего в ней есть — того, что словами у меня выразить не получится. Да и не надо.

@темы: in memoriam, семья

---

В конце тома "Театр" барселонского ПСС 1997 года приводятся сведения о первых постановках всех пьес: когда, в каком театре, кем ставились, кто какие роли играл. Читаю список актеров из "Когда пройдет пять лет", и вдруг — последним — Jugador I (Juan Ramírez de Lucas): "Первый Игрок — Хуан Рамирес де Лукас".

Не успел аquel rubio de Albacete эту роль сыграть, успел только порепетировать: пьеса тогда так и не была поставлена.

Интересно, что исполнял он роль Первого Игрока — того самого, что стреляет Юноше в сердце. Если отвлечься от трагического смысла пьесы и вложить в этот выстрел другой смысл... Тем более что стреляет он стрелой.)

...Полное собрание сочинений 1997 года издания подготовил Мигель Гарсиа-Посада. Позавчера как раз была годовщина его смерти: он умер в январе 2012-го. Светлая ему память.

Мигель Гарсиа-Посада (1944-2012), поэт, писатель, филолог, один из крупнейших специалистов по творчеству Лорки.

@темы: in memoriam, театр, лоркинистика, друзья

---

"Я забываю жить, если вспоминаю о тебе..."

Manuel Altolaguirre, "Elegía a Federico García Lorca"

Me olvido de vivir si te recuerdo,
me reconozco polvo de la tierra
y te incorporo a mí como lo hace
la parte más cercana de tu tumba,
esa tierra insensible que suplanta
el amoroso afán de tus amigos.

Acabada tu vida, permanece
con su total contorno dibujado:
no hay puerta que te lleve a lo futuro.

El árbol de tu nombre ha florecido
en una incalculable primavera.

La muerte es perfección, acabamiento.
Sólo los muertos pueden ser nombrados.
Los que vivimos no tenemos nombre.

Los míticos honderos de la fama
tiran los cantos de tu nombre al mundo
y el lago de la vida abre sus ojos
con párpados de vidrio interminables:
no hay montaña, no hay cielo, no hay llanura,
que en círculos concéntricos no agrande
el eco de tu nombre esclarecido.

No es dolor fraternal, no es pena humana,
es parte, mi pesar, del sentimiento
que hace de las estrellas pensativas
flores sobre la noche que cubre.

Te escribo estas palabras separado
del cotidiano sueño de mi vida,
desde un astro lejano en donde sufro
tu irreparable pérdida llorando.
(1937)

Маноло...
Сернуда бы на меня заругался)) за это уменьшительное. Вон он как на Алейксандре рассердился за то, что тот в своей статье его, Альтолагирре, так называл. Но я всё равно тихо скажу — "Маноло..." И еще тише и еще нежнее — "Манолито..."

@темы: посвящения, la muerte, друзья

---

Иногда наркозависимость очень ясно ощущается. Вот сейчас, например.

Сейчас я потеряла "En el jardín de las toronjas de luna" (Н.Р. в письмах перевела название этого цикла как "Сад лунных померанцев"). Хватилась — а нету. Кинулась искать — нету и нету. Ни в одном из мест, где тексты сохраняю. Бросилась в Сеть — так там попробуй найди что-нибудь, кроме самых известных вещей. Совершенно безо всякой надежды, так, для очистки совести, решила глянуть на флэшке, куда когда-то что-то вроде записывала, — а оно там есть!

Совершеннейшая была ломка, как ее наркоманы описывают, — а потом счастье чудом обнаруженной дозы.))

В компенсацию себе за пережитое) —

(тут стихи на испанском).

GLORIETA
Sobre el surtidor inmòvil
duerme un gran pájaro muerto.

Los dos amantes se besan
entre fríos cristales de sueño.

«¡La sortija, ¡dame la sortija!»
«No sé dònde están mis dedos.»
«¿No me abrazas?» «Me dejé los brazos
cruzados y fríos en el lecho.»

Entre las hojas se arrastraba
un rayo de luna viejo.

@темы: стихи

---

Маргарита Ксиргу, 50-е годы, Уругвай, чествование памяти Лорки.

@темы: фото, друзья

---

Вот тут я уже постила картинку кукольного Перлимплина.

А это совсем в другом стиле, но тоже интересно:

афиша "Любви дона Перлимплина"

@темы: картинки, театр