Мексиканская художница Лаура Кастанедо, иллюстрации к Лорке.
Лаура не только художница, она еще и актриса. Есть запись, где она читает "Оду Уолту Уитмену". Я не слишком люблю актерское исполнение стихов, да и вообще чтение их вслух, но как это делает она, мне даже и понравилось (по крайней мере, больше, чем как она рисует.))
читать дальше
И всё-таки "Оду Уитмену" лучше мужчине читать.
читать дальшеНа Бронксе и на Ист-Ривер
парни пели, скинув одежды.
Ходуном ходили колеса, рычаги, ремни, молотки.
Девяносто тысяч шахтеров серебро в горах добывали
И рисовали дети лесенки и просторы.
Но никто не хотел забыться,
не хотел никто стать рекою,
никто не любил тихих листьев
и синих губ побережья.
В Куинсборо и на Ист-Ривер
боролись с машинами парни,
евреи сбывали речному фавну
цветы обрезанья,
и гнало небо к мостам и крышам
подхлестнутых ветром бизонов.
Никто не хотел покоя,
не хотел уплыть с облаками,
никто не искал ни папоротника,
ни желтого тамбурина.
И взойди здесь луна —
скрутят небо шкивы,
стянет память колючая проволока
и гроба заглотают праздных.
О топкий Нью-Йорк,
телеграфный и гиблый Нью-Йорк,
где тот ангел, которого прячешь?
Кто расскажет нам правду колосьев
и тяжелые сны твоих чахлых и грязных цветов?
И всегда о тебе вспоминал я, Уолт Уитмен,
о седых мотыльках бороды,
о твоей аполлоновой стати,
о плечах в линялом вельвете
и о голосе — смерче пепла;
как туман, красивый старик,
здесь ты плакал подстреленной птицей.
Враг сатиров,
тирсов и лавров,
пел ты тело в рабочей рубахе.
Я всегда вспоминал о тебе,
мужественный красавец,
в дебрях угля, реклам и рельсов
ты хотел быть рекой и уснуть, как река,
горе друга укрыв на груди.
И не мог я забыть тебя, старый Адам,
как утес, одинокий Уитмен,
потому что везде, где могли, содомиты —
в окнах, в барах,
по сточным канавам,
млея в лапах шоферов,
в карусели абсентовых стоек -
тыкали пальцем в тебя, Уолт Уитмен.
"Он тоже! Тоже!" — эти сороки,
белые с севера, черные с юга,
на весь мир о тебе кричали.
По-змеиному жаля
целомудренный снег бороды,
по-кошачьи визжала
эта мразь, это мясо для плетки,
для хозяйских забав и подметок.
"Он тоже!" — кричали и тыкали
в берега твоего забытья.
А мечтал ты о друге,
пропахшем мазутом и солнцем,
тем же солнцем, что пело мальчишкам
под городскими мостами.
Нет, не ждал ты колючих глаз,
непроглядной трясины, где топят детей,
ты не ждал ледяных плевков,
язв, округлых, как жабий живот,
напоказ, на панели, в такси,
под бичами луны в подворотне кошмара.
Ты тело искал, подобное сну,
и коню, и реке, знак родства колеса и кувшинки,
плоть отца, породившего смерть,
первоцвет на экваторе жизни.
Так и должно, чтоб мы не искали услад
в дебрях крови, немедленно, завтра.
В небе есть берега, где хоронится жизнь,
и завтра не всем суждено повториться.
Муки смертные, муки и сны.
Друг мой, мир — это смертные муки.
Бьют куранты, гниют мертвецы;
плача, водит война за собой
стаи крыс; богачи содержанкам
дарят смертников, точно игрушки.
Жизнь, мой друг, не добра и не свята.
Страсти должно и можно осилить
в ясном теле, в коралловых венах.
И любовь станет кручей, а время -
сонным ветром в шелесте веток.
Старый Уитмен, не брошу я камня
ни в подростка, который пишет
имя девочки на подушке,
ни в того юнца, что украдкой
примеряет платье невесты,
ни в того, кто черствую старость
запивает продажной любовью,
ни в тайного мужелюба,
закусившего молча губы.
Я кляну, городские сороки,
вас, откормленных падалью гарпий,
птиц болотных! Врагов бессонных
Любви, приносящей свет!
Вас кляну я — всех тех, кто поит
грязной смертью в горькой отраве.
Я кляну вас,
"красотки" в Америке,
"птички" в Гаване,
"неженки" в Мехико,
"лютики" в Кадисе,
"мошки" в Севилье,
"плошки" в Мадриде,
"цветки" в Аликанте
и в Португалии — "аделаиды".
Холуи, убийцы голубок,
воспаленными веерами
раскрываетесь вы на панели
или ждете в гущах цикуты.
Нет к вам жалости, нет! Сочится
смерть из ваших глазниц и множит
на земле соцветия грязи.
Нет к вам жалости. Прочь отсюда!
Всех бы разом
и без разбора
запереть вас в одном притоне!
Спи, красавец Уитмен, на берегу Гудзона,
руки разъяв, бородой заметая полюс.
Отзвук голоса, мягкий, словно снег или глина,
скликает друзей сторожить бестелесную лань.
Спи, все минуло, спи.
Пляска стен сотрясает покосы.
И Америка тонет в дыму и слезах.
Я хочу, чтобы ветер, возникший из сердца ночи,
разорвал, разметал венки на твоей могиле
и с нее негритенок возвестил раззолоченным белым,
что царство колосьев — пришло.
(Перевод Е. Кассировой)
Лаура не только художница, она еще и актриса. Есть запись, где она читает "Оду Уолту Уитмену". Я не слишком люблю актерское исполнение стихов, да и вообще чтение их вслух, но как это делает она, мне даже и понравилось (по крайней мере, больше, чем как она рисует.))
читать дальше
И всё-таки "Оду Уитмену" лучше мужчине читать.
читать дальшеНа Бронксе и на Ист-Ривер
парни пели, скинув одежды.
Ходуном ходили колеса, рычаги, ремни, молотки.
Девяносто тысяч шахтеров серебро в горах добывали
И рисовали дети лесенки и просторы.
Но никто не хотел забыться,
не хотел никто стать рекою,
никто не любил тихих листьев
и синих губ побережья.
В Куинсборо и на Ист-Ривер
боролись с машинами парни,
евреи сбывали речному фавну
цветы обрезанья,
и гнало небо к мостам и крышам
подхлестнутых ветром бизонов.
Никто не хотел покоя,
не хотел уплыть с облаками,
никто не искал ни папоротника,
ни желтого тамбурина.
И взойди здесь луна —
скрутят небо шкивы,
стянет память колючая проволока
и гроба заглотают праздных.
О топкий Нью-Йорк,
телеграфный и гиблый Нью-Йорк,
где тот ангел, которого прячешь?
Кто расскажет нам правду колосьев
и тяжелые сны твоих чахлых и грязных цветов?
И всегда о тебе вспоминал я, Уолт Уитмен,
о седых мотыльках бороды,
о твоей аполлоновой стати,
о плечах в линялом вельвете
и о голосе — смерче пепла;
как туман, красивый старик,
здесь ты плакал подстреленной птицей.
Враг сатиров,
тирсов и лавров,
пел ты тело в рабочей рубахе.
Я всегда вспоминал о тебе,
мужественный красавец,
в дебрях угля, реклам и рельсов
ты хотел быть рекой и уснуть, как река,
горе друга укрыв на груди.
И не мог я забыть тебя, старый Адам,
как утес, одинокий Уитмен,
потому что везде, где могли, содомиты —
в окнах, в барах,
по сточным канавам,
млея в лапах шоферов,
в карусели абсентовых стоек -
тыкали пальцем в тебя, Уолт Уитмен.
"Он тоже! Тоже!" — эти сороки,
белые с севера, черные с юга,
на весь мир о тебе кричали.
По-змеиному жаля
целомудренный снег бороды,
по-кошачьи визжала
эта мразь, это мясо для плетки,
для хозяйских забав и подметок.
"Он тоже!" — кричали и тыкали
в берега твоего забытья.
А мечтал ты о друге,
пропахшем мазутом и солнцем,
тем же солнцем, что пело мальчишкам
под городскими мостами.
Нет, не ждал ты колючих глаз,
непроглядной трясины, где топят детей,
ты не ждал ледяных плевков,
язв, округлых, как жабий живот,
напоказ, на панели, в такси,
под бичами луны в подворотне кошмара.
Ты тело искал, подобное сну,
и коню, и реке, знак родства колеса и кувшинки,
плоть отца, породившего смерть,
первоцвет на экваторе жизни.
Так и должно, чтоб мы не искали услад
в дебрях крови, немедленно, завтра.
В небе есть берега, где хоронится жизнь,
и завтра не всем суждено повториться.
Муки смертные, муки и сны.
Друг мой, мир — это смертные муки.
Бьют куранты, гниют мертвецы;
плача, водит война за собой
стаи крыс; богачи содержанкам
дарят смертников, точно игрушки.
Жизнь, мой друг, не добра и не свята.
Страсти должно и можно осилить
в ясном теле, в коралловых венах.
И любовь станет кручей, а время -
сонным ветром в шелесте веток.
Старый Уитмен, не брошу я камня
ни в подростка, который пишет
имя девочки на подушке,
ни в того юнца, что украдкой
примеряет платье невесты,
ни в того, кто черствую старость
запивает продажной любовью,
ни в тайного мужелюба,
закусившего молча губы.
Я кляну, городские сороки,
вас, откормленных падалью гарпий,
птиц болотных! Врагов бессонных
Любви, приносящей свет!
Вас кляну я — всех тех, кто поит
грязной смертью в горькой отраве.
Я кляну вас,
"красотки" в Америке,
"птички" в Гаване,
"неженки" в Мехико,
"лютики" в Кадисе,
"мошки" в Севилье,
"плошки" в Мадриде,
"цветки" в Аликанте
и в Португалии — "аделаиды".
Холуи, убийцы голубок,
воспаленными веерами
раскрываетесь вы на панели
или ждете в гущах цикуты.
Нет к вам жалости, нет! Сочится
смерть из ваших глазниц и множит
на земле соцветия грязи.
Нет к вам жалости. Прочь отсюда!
Всех бы разом
и без разбора
запереть вас в одном притоне!
Спи, красавец Уитмен, на берегу Гудзона,
руки разъяв, бородой заметая полюс.
Отзвук голоса, мягкий, словно снег или глина,
скликает друзей сторожить бестелесную лань.
Спи, все минуло, спи.
Пляска стен сотрясает покосы.
И Америка тонет в дыму и слезах.
Я хочу, чтобы ветер, возникший из сердца ночи,
разорвал, разметал венки на твоей могиле
и с нее негритенок возвестил раззолоченным белым,
что царство колосьев — пришло.
(Перевод Е. Кассировой)
@темы: картинки, Poeta en Nueva York, стихи
-
-
03.02.2013 в 10:26-
-
03.02.2013 в 10:37-
-
03.02.2013 в 11:51-
-
03.02.2013 в 13:25