Вот если подкрасться к среднестатистическому гражданину посреди ночи и прошептать ему в самое ухо: "Гражданин! Отвечай немедленно: кто на свете самый лучший из людей?", то гражданин растеряется и так сразу и не ответит. Другое дело я. Если подкрасться ко мне с этим вопросом, то я даже и секунды раздумывать не буду. А так сразу и отчеканю: "Дон Мануэль де Фалья".
читать дальше
From the wreck of the past, which hath perish'd,
Thus much I at least may recall,
It hath taught me that which I most cherish'd
Deserved to be dearest of all.
Без всякого сомнения можно сказать, что Фалья был для Лорки одним из самых уважаемых людей. Лорка уже, конечно, не узнал о том, как после его ареста, в самый разгар террора, дон Мануэль бросился прямо в эпицентр этого террора — в управление гражданского губернатора, чтобы попытаться спасти. Чудом сам остался жив: арестовать и убить могли запросто. Собственно, как рассказывала помянутая не так недавно Исабель Рольдан, уже и арестовали — и отправили во внутренний дворик, чтобы расстрелять. Оттуда его удалось вывести кому-то из знакомых с ним офицеров. Сам Фалья никогда об этом не рассказывал. Но он много о чем не рассказывал — и из скромности, "ставшей нарицательной", и, конечно, из-за того, что вспоминать всё это было слишком тяжело. "Я видел много страшного", — скажет он уже в эмиграции, незадолго до смерти.
Гибель прошлого, все уничтожа,
Кое в чем принесла торжество:
То, что было всего мне дороже,
По заслугам дороже всего.
Есть в пустыне родник, чтоб напиться,
Деревцо есть на лысом горбе.
В одиночестве певчая птица
Целый день мне поет о тебе.
А помнишь, как та же Исабель рассказывала, как он прямо оттуда, из управления, пошел к семье (она, Исабель, как раз тогда с ними была). Она ему открыла, и тихо: "Дон Мануэль, они еще ничего не знают". И он им ничего не стал говорить. Ну, наверное, тогда еще всё-таки была надежда, что Л. жив.