Хосе де Сирии и Эскаланте и Мельчору Фернандесу Альмагро, Аскероса, июль 1923 г.
"Дорогие мои Пепито и Мельчорито!
........
Вы себе и представить не можете, как я люблю вас и вспоминаю о вас.
Я сочинил "Сад лунных померанцев" и собираюсь работать над ним все лето, потому что меня не покидает неистребимая надежда, что он выйдет таким, каким я его видел. Я работал как в лихорадке двадцать дней и двадцать ночей, и это только для того, чтобы
записать. Пейзажи там совершенно неподвижны, совсем без ветра, без ритма. Я замечал, что стихи убегали у меня из рук, и теперь застыли в сомнамбулической поэме. Мой сад — это сад возможностей, сад того, что не существует, но что могло и (иногда) должно было существовать, сад идей, которые не воплотились, и детей, которые не родились. Слова летали как бабочки, и я ловил их, одно за другим.
И еще я выдержал бой с моими (и всех поэтов) извечными врагами — Красноречием и Здравым Смыслом... Ужасающий бой, врукопашную, как битвы в "Песни о Сиде".
Если вы настоящие друзья, то ответите мне сразу же, сразу! И я пришлю вам какую-нибудь песню из того сада — "Песню о мальчике с семью сердцами" или "Жалобу немой девочки", кажется, они у меня получились.
.....
Пепито, работай ради бога! И отвечай мне сразу же!
Ваш Федерико"
читать дальшеПепе Сириа ответил именно что сразу же, 31 июля. Он прислал (из своего родного Сантандера) открытку:
Querido Federico: recibo en esto momento tu carta, y no te puedes figurar la alegría que me ha dado. Reclamo que me envíes a la vuelta de correo los poemas prometidos. ... Los títulos son maravillosos, en ellos hay más poesía que en los libros de todos los poetas que ha habido en el mundo. Como esta semana no estén los versos en mi poder, me enfado para siempre.
"Дорогой Федерико, только что получил твое письмо, и ты не можешь себе представить, как оно меня порадовало. Я требую, чтобы ты мне прислал с обратной почтой обещанные стихи. ... Их названия чудесны, в них больше поэзии, чем во всех книгах всех поэтов, какие только есть на свете. Если на этой неделе стихи не будут у меня, я рассержусь навсегда".
Лорка, конечно же, не хотел, чтоб на него рассердились навсегда, и в начале августа отправил Хосе письмо (из Аскеросы):
"Дорогой Пепито!
С опозданием на несколько дней — вернувшись из долгого автомобильного путешествия — я получил твою открытку. Прими тысячу благодарностей за похвалы стихам, которых еще не читал.
Лето у меня выдалось лихорадочно-горькое; стихи осаждают меня — жить так невыносимо. И я решил заняться только моим "Садом лунных померанцев", а всё остальное оставить на потом. Вчера ко мне зашла пастушка Амарилис — обрамленная сонетами, она явилась из ночи, чтобы я воспел ее, — трепещущая, старенькая, в венке из бумажных роз. До меня она была у ультраистов, они же, как обычно, носились со своей Евой Грядущего, а ее просто не заметили... Мне стало так жалко ее... Я принял ее ласково, угостил кофе с молоком и обещал написать стихи — о том, как она бродит по лугу, где зацветают нарциссы и струится ручей, и поет, увенчанная светляками и цикадами. Если она придет к тебе или к Диего, примите ее хорошо — она ведь старенькая и может умереть не сегодня завтра. Прошу тебя — напиши ты эти стихи о старой Амарилис, а я тем временем кончу и выполю мой удивительный сад лунных померанцев.
Посылаю тебе несколько эстампов из "Сада", но только обещай не читать их никому — они еще не готовы. Ладно?
Никогда прежде слова не светились у меня таким фосфорическим светом, исполненным тайных мелодий и предназначений. Боязно браться за перо! А сколько радости доставляют мне наши старые поэты! Пепито, отвечай сразу же — напиши, как тебе мои бедные стихи. Только не читай их никому! Я должен теперь же публиковать "Сюиты" — и это мучит меня всё сильнее.
......
И напиши мне сразу же, и пришли свои стихи.
Прощай.
Твой поэт Федерико
Если после того, как я послал тебе столько стихов, ты мне не ответишь сразу же и не скажешь честно, что ты о них думаешь, я обижусь и никогда ничего тебе не посвящу.
Как жалко, что не могу послать тебе весь "Сад" целиком!"
(Все письма Лорки — в переводе Н. Малиновской.)
.......
Среди стихов, которые Л. послал в этом письме, например, эти (в переводе А. Гелескула):
ПЕСЕНКА НЕРОЖДЕННОГО РЕБЕНКА
Зачем вы уплыть мне дали
к низовьям темных рыданий?
Зачем учился я плакать?
Мой плач такой уже старый,
что еле слёзы волочит
и скоро сгинет, усталый.
Кто взял себе мои руки,
во тьме безрукого бросил?
Они другому ребенку
послужат парою весел.
Кого мои сны смутили?
Я спал так тихо и мирно.
И сон мой изрешетили,
И мама уже седая.
Зачем уплыть вы мне дали
по темной глади рыданий?
БЕЛЫЙ ФАВН
Нестареющие нарциссы
усыпили седого фавна.
Непорочен был лоб широкий
под опаловыми рогами.
Укрощенным драконом солнце
к женским пальцам его ласкалось.
Уплывала любовь рекою,
бездыханных наяд качая.
Сердце фавна вбирало ветер
и дышало былой грозою.
И синела у ног сиринга —
семиструйный лесной родник.
ЧЕРНЫЕ ЛУНЫ
Над берегом черные луны,
и море в агатовом свете.
Вдогонку мне плачут
мои нерожденные дети.
Отец, не бросай нас, останься!
У младшего сложены руки...
Зрачки мои льются.
Поют петухи в округе.
А море вдали каменеет
под маской волнистого смеха.
Отец, не бросай нас!... И розой
рассыпалось эхо.
ЕЩЕ КАРТИНКА
Сеньориты былого
бродят замершим садом —
те, кого не любили,
с кавалерами рядом.
Кавалеры безглазы,
сеньориты безгласны;
лишь улыбки белеют,
словно веер атласный.
Словно в дымке, где розы
сплошь от инея седы,
монастырские свечи
кружит марево бреда.
Бродит сонм ароматов,
вереница слепая,
по цветам запоздалым
невесомо ступая.
На раскосых лимонах
блики мертвенно-серы.
Свеся ржавые шпаги,
семенят кавалеры.
...Через год, в конце июля 1924-го, Лорка писал Мельчору Фернандесу Альмагро:
"Пепе Сириа так и стоит у меня перед глазами. Это почти кошмар. С каждым днем воспоминание ярче. Какой друг! Как жаль его! Трудно забыть. Но скажу тебе — пусть это останется тайной, — он не умер. Не знаю... но теперь я совершенно убежден, что он не умер..."
И в следующем письме Мельчору, во второй половине августа:
"Я дурно провел эти дни — хотел посвятить памяти нашего Сирии стихи — нежные и настоящие, но сколько ни бился, родник поэтического вдохновения молчал (а это редко со мной бывает). Вчера вечером в сумраке зябкой аллеи я спросил: "Пепе, отчего ты не хочешь моих стихов?" И едва не зарыдал. В итоге после десятидневных мучений в одну минуту родился сонет, который я тебе посылаю.
Я думаю вот что: мы должны причаститься Сирии и словно бы забыть. И, причастившись, радоваться, не помня имени его. Разве ты непрестанно вспоминаешь, что у тебя есть глаза? А ведь жизнь является тебе через них. Пусть наши мертвые станут кровью нашей, а помнить — не надо.
По временам меня охватывает странная радость, неведомая мне прежде. Самая печальная радость — быть поэтом. Всё остальное не в счет. Даже смерть".
НА СМЕРТЬ ХОСЕ ДЕ СИРИА-И-ЭСКАЛАНТЕ
Кто скажет теперь, что жил ты на свете?
Врывается боль в полумрак озаренный.
Два голоса слышу — часы и ветер.
Заря без тебя разукрасит газоны.
Бред пепельно-серых цветов на рассвете
твой череп наполнит таинственным звоном.
О, светлая боль и незримые сети!
Небытие и луны корона!
Корона луны! И своей рукою
я брошу цветок твой в весенние воды,
и вдаль унесется он вместе с рекою.
Тебя поглотили холодные своды;
и память о мире с его суетою
сотрут, о мой друг, бесконечные воды.
Это перевод М. Кудинова, а вот более поздний, Н. Ванханен:
В чьем ты промелькнул прощальном взоре?
О свеченье сумрака ночного!
Без тебя плывут по небу зори,
и с часами ветер спорит снова.
Над тобой кадит дурманом горя
куст жасмина пепельно-седого.
Человек и страсть! Memento mori.
Стань луной и сердцем небылого.
Стань луной, и в теплую стремнину
с проблесками красноперых рыбок
яблоко твое я сам закину.
Ты же там, где воздух чист и зыбок,
позабудь печальную долину,
друг, дитя джокондовых улыбок.
Хосе де Сириа и Эскаланте умер в июне 1924-го: за неделю сгорел от тифа. Ему был 21 год.
Я смогла найти только одно его фото.
После его смерти друзья издали сборник его стихов — в том же 1924-м. Считается, что он принадлежал к ультраистам (это испанское авангардистское течение тех лет).
Здесь есть небольшая подборка его стихотворений. Последнее прямо лоркианское.)
ALBA
Zumo de luna en la estancia
Los poemas aun no nacidos
gimen
bajo la lámpara
Y mis recuerdos en corro
dicen la buenaventura
a las estrellas ancladas
El silencio en el espejo naufraga
De mis párpados volaron
las mariposas del alba
y mis lágrimas
dormidas
ruedan hacia la mañana
Nubes blancas en hilera
momias de mis horas cándidas
Y un lucerito extraviado
camino de la Vía Láctea
В 2003-м университет Сантандера выпустил издание, в котором собраны не только стихи, но и проза. Тут можно посмотреть на обложку и почитать большую вступительную статью — как раз в конце интересно рассказывается о лоркианском сонете, в том числе приводятся варианты последней строки. Тот, который в конце концов остался, — самый лучший. Самый нежный, самый поющий. Delicado Giocondo, amigo mio...